По дороге к москве я спала.
Потом сидела на Казанском вокзале и от скуки писала DoC'у смс-ки.
Рядом какой-то дядька покупал сорок грамм картофеля фри за 120 рублей.
Отче, храни первопрестольную.
А потом я снова еду и снова сплю, изредка пью пиво, сплю, пью, пока наконец всходит луна, чернеет и пропадают всякие признаки жизни.
Тогда я подхожу к окну, вглядываюсь в смоль ночную и ложечка попрыгивает в моем стакане в такт колесам: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь.
Поймав проводницу, я взяла с нее обещание поднять меня, как только доедем до места и легла вздремнуть. Топили под конец дьявольски, от жары меня разморило, и я потеряла сознание.
И никто меня конечно же не разбудил.
_
Утром было холодно. Ночью стукнул мороз и зеленая трава покрылась мгновенно коркой инея. Двенадцать ночи, туман.
Пять утра, туман.
Одиннадцать утра, туман. С каждым часом он крепнет и набирает силы, к обеду уже не то, чтобы нихуя не видно, а ваще.
Сайлент Хилл.
К обеду собралась вся сволочь, которая еще не успела спиться, передраться или передохнуть. Какая-то блажная бабка достала псалтырь и стала читать нараспев, по складам, то и дело сбиваясь на каждом втором предложении.
Потом она наткнулась, наконец, на "Господе святый, помилуй нас", и стала петь её на все лады. Остальные подхватили.
А я урвала полтора часика сна.
__
А потом мы поехали на кладбище.
И все поехали в автобусе, а я поехала в катафалке рядом с гробом, потому что так было положено. Места для меня нашлось на самом краю скамеечки, а всю скамеечку занимала чертова крышка гроба, и мне приходилось ее придерживать рукой.
Потом все выгрузились, бабки стали снова причитать, старички шушукались в сторонке, Н. был уже совсем белый, почти не держался на ногах.
А я стояла, пританцовывая от холода и слушала плеер. Играл Сплин.
Он пел: "- Йог спокоен, а жизнь идет."
Йог спокоен, а жизнь идет.
Я была очень бледной от холода, в черной водалазке, и с венком в руках. Необычайно готично. Я наверное, впервые в жизни была так готична.
Потом все стали лобызать покойного - сперва в иконку на животе, а потом в лоб. Лоб для стерильности был накрыт бумажкой. И я тоже приложилась, сделав постное лицо.
Потом четыре мужика с синими повязками на руках долго закапывали гроб, прерывались и грели голые руки, дыша на них, но в такой мороз конечно же получалось это у них плохо, а мы стянули перчатки и стали кидать землю горстями, и кто-то снова завыл со стороны тонким старушачьим голосом - без чувства, интонации и уж совсем без тени скорби.
_
А потом я уехала.
Попутчиком на одном сиденьи ехала полковник мвд в отставке, ветеран двух военных компаний, с хронической гепертонией.
Он все время шумно портил воздух, громко сопел и пахло от него так, как будто он протух еще где-то под Саранском.
А на другом сиденьи сидел металург. Мы очень мило побеседовали: я рассказала ему про дендритные ликвации стали, а он мне - как паять нержавейку азотно-фосфорным флюсом.
Йог спокоен, а жизнь идет.