До войны.
(там под катом очень много, предупреждаю сразу )
читать дальше
Красный зверь.
Красного зверя звали Шатун. Так его прозвали кетры. На их языке это означало то ли «злой дух-разрушитель», то ли «злой бог». Как-то так. Хотя бог – это слишком уже, они в богов не верят. Они верят только в конструктора, тьфу. В их религии сам черт ногу сломит, это не для нормальных, тьфу два раза.
Все равно как если бы биполярные компьютеры придумали себе свои биполярные догмы.
Очень болит голова. Желтый зверь сказал, что все пройдет к ноябрю, когда выпадет снег.
А когда он, Красный зверь, спросил, что такое снег, на него посмотрели очень странно. Желтый зверь обьяснил, что это белая мягкая маленькая вода, но Красный зверь не очень то и понял.
Он только кивал головой, чтобы не приняли за дурака.
А за стеной кричал Зеленый зверь. Однообразно и без старания. Видно было, что ему это дело не нравится, надоело и вообще, но надо выть, то ли от боли, то ли просто по привычке. И он воет, раз надо.
Красный зверь встал, подошел к окну, протер его сухой тряпкой. Потом отряхнул руки и прикрыл жалюзи. Солнце теперь падало на стены полосками и в его свете зверь стал похожим на зебру.
Он нагнулся над столом, задумчиво покусал хвост и зарылся в кипу бумаг.
Это были очень важные бумаги: военные планы, чертежи и переводы. Военные планы были пустыми. Красный зверь ни с кем не воевал, но Желтый зверь сказал ему: «У каждого командира должен быть план. Ты у нас главный, так что давай.»
Поэтому он взял пару листов, положил их на видное место и вывел большими аккуратными буквами:
«Военные планы».
Красный зверь аккуратно разложил бумаги, скользнул на прощание по схеме лодки, которую он вчера весь день чертил, и вышел. Не сразу вышел, конечно, а сперва долго пинал входную дверь – та скрипела, сыпалась ржавчиной, но потом сломалась и распахнулась наконец на своих несмазанных петлях. Красный зверь ухмыльнулся и мысленно поздравил себя с этой маленькой победой.
На эстакаде дул ветер. Раньше она была застеклена, но стекла все повылетали при бомбежке, а вставить их было некому. И неоткуда. Поэтому Серафима просто затянула проемы железной сеткой.
В дальнем конце эстакады Красный зверь увидел Желтого зверя.
Тот сидел и паял стальные сваи. Сварочная маска все время сваливалась с него и подала на пол.
- Слышал новость? – спросил Желтый зверь.- Серафима будет завтра.
- Очень хорошо – сказал Красный зверь. – надеюсь, она привезет с собой чистую простыню.
Перед уходом он заглянул к Тсубасе. Вовсе даже не к Зеленому зверю - Тсубаса очень не любил, когда его называли по цвету.
Тсубаса лежал, отвернувшись к стене. Пол и кровать опять были покрыты засохшей кровью.
“Сдох”
- Как-как? – спросил Красный зверь.
- Сдох, - сказал Тсубаса. – Сдох.
- Какое странное слово – сказал Красный зверь. – Откуда оно?
- Не знаю. – сказал Зеленый зверь Тсубаса.
- Ты не спишь? – спросил Красный зверь.
- Нет – сказал Тсубаса – очень себя плохо чувствую.
- Я лодку сделал. – сказал Красный зверь. – пойдешь со мной кататься?
Тсубаса задумался и снова сказал: «Нет».
Красный зверь кивнул задумчиво куда-то в сторону и вышел.
На эстакаде уже взошло солнце. Желтый зверь спал, прикрыв сварочной маской от солнца морду. Красный зверь прокрался мимо него и спустился в ангар.
В ангаре было сыро. С потолка постоянно лилась вода (и дьявол ее знает, откуда она взялась – может протекают трубы отопления? ), на полу вечные лужи по колено, сколько не шпаклюй щели в обшивке.
Посреди ангара лежало что то угловатое, накрытое брезентом. Красный зверь как-то суетливо и неспешно одновременно подошел поближе, запутался в ведрах, упал, разлил воду, поднял чудовищный грохот. Несколько минут прислушивался – не прибежит ли кто? Потом поднялся, провел рукой по шершавой брезентовой поверхности. На лице у него появилась блаженная улыбка – ни дать ни взять как у кота, обьевшегося сметаны.
Красный зверь вздохнул и сдернул брезентовое покрывало одним сильным рывком.
Он ненавидел Улей. Он ненавидел этот маленький остров, с которого некуда было убежать, а воокруг только вода, вода и ничего кроме воды. Здесь не было ничего кроме песка и метала. Песок стирал ноги в кровь. От железа тянуло старостью и пустотой.
Он лежал тогда в воде, воокруг него плавали какие –то белесые твари, толстые и скрюченые, как отрубленые пальцы. Он ловил их и жадно обсасывал, а по берегу бродили костлявые звери и таращили на него свои тупые бессмысленые глаза. И он тогда вот так же расчехлил лодку, ночью, пока никто не видел и плл, плыл, плыл, а воокруг туман и на карте белые пятна, да что там, вся карта – одно белое пятно. Плыл шесть часов, ничего не нашел, кроме воды. Вода пояс, куда не упри взгляд. Он вернулся.
Никто ничего не сказал. Только Желтый зверь как-то странно на него тогда смотрел, но молчал.
Красный зверь вздохнул и закрыл лодку брезентом обратно. Не сегодня. И не завтра – завтра приедет Серафима.
Когда- нибудь потом он обязательно отсюда выберется.
Синий зверь.
Синий зверь курил мох.
Этот странный мох рос только на северном склоне улья, куда даже в самые жаркие дни не попадало солнце.
Он сдирал его с ржавого железа, сжимал в ладони и дул в щель между указательным и большим пальцем. Из под пальцев вырывались пламя и синий дым.
От этого дыма приятно кружилась голова, а горло минут десять жгло нестерпимо. Глотнув дыму, Синий зверь заходился долгим сухим кашлем, жмурился и мотал головой, но, отдышавшись, повторял еще раз.
Потом Зеленый Зверь Тсубаса принес ему пачку листов.
Синий зверь ничего не понял.
- Я видела, как ты куришь – сказал Тсубаса.
- Ты видела, как я *что*? – спросил Синий зверь
Умница Тсубасу придумал заворачивать мох в лист бумаги, так, чтобы получалась длинная трубочка. Трубка эта подпаливалась с одного конца и давала дыма столько, что его хватало до конца дня.
Листы Тсубасу воровал у Шатуна из яшика письменого стола. Тот всегда витал в облаках и обращал внимания разве что на еду, да и то через раз.
Когда Синий зверь готовил мох к раскурке, разложив его на солнышке, Тсубасу садился за его спиной, всегда по ветру. Он не переносил табачный дым.
-Сегодня плоха спала – сказал Тсубасу. – Всю ночь блевала кровью. Что-то с легкими не так.
- Почему «спала»? Надо говорить – «спал»
- Ты спал. Я спала – сказал умница Тсубасу.
Синий зверь ничего не понял и только сделал пару затяжек.
- Серафима должна привести чистую простыню. – сказал он через пару минут, выпустив в воздух клубы дыма. - Не придется отмывать старую до дыр.
Йомомура.
Юмика Йомомура сидела, прислонившись спиной к железному баку и смотрела на небо. Небо было белым.
Пар поднимался от бетона, вытекал клубами из сточных коллекторов, вырывался тонкими струйками из труб системы охлаждения, из щелей в вентилях, которыми были утыканы все стены и колонны. Пар был коконом, закрывающим ее от любопытных глаз, стеной, отделяющей ее от города и от патрулей церкви.
Пара в какой-то момент становилось так много, что он превращался в туман. Много-много километров тумана. Если взлететь вверх, то там, за этим морем тумана можно было уткнуться носом в гигантский синий барьер. Там, за барьером, простирался холодный ад, где промерзал даже воздух, а обшивка церковных истребителей за десять минут покрывалась саркофагом из льда и они падали вниз под своим чудовищным весом.
Йомомура никогда не была за барьером. Она слышала о нем с чужих слов.
Работники церкви весь день трепались о барьере, пока готовили акт на списание Юмики. Они заполняли документацию и ругались на конструктора, который заставлял их патрулировать периметр города.
- Дьявольский холод хуже всего – сказал работник церкви Мелкор по прозвищу Первая Машина. – снег, снег, снег и пальцы примерзают к штурвалу. Я жопу всю себе отморозил.
- Что с этими шестью?
- Все бракованые. Исами, Ямато, Нгатари, Юмика, Ташидо и Кано. Придется разобрать.
Йомомура стояла босиком на холодном полу института и слушала их разговор, спрятавшись за углом. Ей было страшно.
С ней ничего не сделали. Только выдали на следующий день пару бумаг и отправили к блоку шесть на демонтаж, предварительно обьяснив, как туда добраться.
Никто не проверял, дойдет она до цели или нет. А все потому, что ей не выдали ключкарту.
Без ключкарты в городе – это вам не детские шалости. Скажем «нет» продуктовому складу, скажем «нет» чистой воде – а как она будет жить без чистой воды? Из коллекторов ее брать? Свинца двадцать пять процентов, аргх, буть проклят конструктор во веки веков. Никто не посмотрит ее ноги, которые сводит судорогой каждые пять минут и приходится прокалывать мышцы длинным острым куском проволоки, чтобы только разогнулись – вот еще чуть чуть, стиснув зубы от боли, еще немного.
- Я не сдамся, - сказала Юмика устало – я никогда не сдамся. Я докажу вам всем, сколь многого я стою.
Серафима.
Проклятое место. Кругом была трава и солнце, много-много лет назад.. Такой мир просрали, песьи дети.
Все изгадили, изуродовали.
Корабль грохнулся на причал как ящик гвоздей. Было б стекло в кабине – лопнуло десять раз. Серафима потянулась, хрустнула суставами – мало йода в еде, вот и хрустят.
А вот и наши встречающие.
Смотрят с обожанием в глазах, а печати полустертые у всех как одного, особенно у нашей маленькой Ка и нашего маленького Ша. Прирежут же, наши маленькие детки, как пить дать, прирежут. Как им это только удается - ослаблять печати?
Лицо помрачнее. Полы плаща отдернуть, грязь с сапогов отряхнуть. Безумная звериная свора, а я – их безумная озверевшая предводительница. Всех погладить по голове, всем дать подарки.
- Без меня тут не грызлись? Можете не отвечать, по мордам вижу, что да.
Горе мне, горе.
Тсубаса еще не померла?
- Не померла.
Кто это у нас? Это у нас Ге. Взгляд не отводит, смотрит исподлобья. Быстро же вы растете, детки. Маленькие детки – маленькие проблемы, большие детки – большие проблемы. Хорошо, что уже нет вашего папочки, вот бы уж все отдать, чтобы только с ним дел никаких не иметь. Большой серый зверь Как-его-там-прикажете-называть. Голова моя дырявая, аки дуршлак, имена не остаются и события не остаются. Ничего не остается, один мусор какой-то.
Шатун подошел к кораблю и сел на металлическую ограду. Серафима смотрела мимо него, не мигая, куда-то вдаль.
- Я метал выплавил новый – сказал он. – Вроде не ломается.
- Молодец – сказала Серафима.
- Неинтересно? – вроде бы обиделся Шатун.
- Интересно, почему ж неинтересно – сказала Серафима. – Лодку то свою до ума довел?
Шатун покраснел.
Зря сказала, теперь же ночь спать не будет, все голову проломает, куда спрятать.
Устала. Вот оно в чем дело. Просто устала. Восемь лет без отдыха, вот и глупости ляпаем.
Грехи наши тяжкие, ей же ей.
- Разбирайте – сказала Серафима и вытащила железный контейнер. Она нагнулась над ним, сдвинула скобы и откинула крышку.
- В следующий раз притащу побольше – добавила она – времени было мало. Дела были.
Солнце в полсилы светило откуда-то сверху, прибрежная полоса потонула в тумане. Пирс вылезал из него как змея с поломаным хребтом, зигзагообразный, нелепый, подпираемый жалкими трубами в палец толщиной, вареными-перевареными в пяти местах, а над всем этим – улей, скелет какого-то древнего мастодонта, ржавый, погнутый, изьеденый корозией и кислотными дождями.
У подножья свалка, верх теряется в тумане. На каждом этаже – то бочки с горючим, то катушки с тросом, то груда ценных приборов. Баллистические ракеты понатыканы в землю, топлива лужи, а в этих лужах мокнут аккамуляторы.
Сколько она этих аккамуляторов наворовала? Тащила на себе, чуть не надорвалась. Вот теперь они никому не нужны.