февраль

[bloodriser]

Февраль получился длинным и особо дерьмовым почему-то.



Кстати, http://www.journals.ru/journals_info.php?userid=40711 - два последних интереса. Я аж прослезилась.



(warning, много букв)





Длинный долгий февраль. С потолка капает вода. Целое море воды, океан вверх тормашками, потолок не держит, вот и капает.

Самая лучшая музыка – удары этих капель. В каждом стуке – целая вселенная. В них маленькое желтое солнце над головой, и длинная прибрежная полоса – вроде той, что за окном? Нет, эта длиннее, прямая как автомагистраль, и маяки как километровые вешки, все вперед и вперед и вперед.

Долгий длинный февраль. Мысли гудят в голове. Откуда они взялись? Еще недавно их не было.

В голове – одни ящики, с бирками и пометками – на них даты и номера.

Кто то взял самый дальний и открыл его. 3652 на боку. Тридцать шесть – пятьдесят два – это откуда вообще? Это что за глупость?

Долгий длинный февраль. Он начинается с белого утра, слепящего глаза и прогулки вниз. Пальцы пахнут никотином. Если много курить. Это он? Нет, это синий ублюдок этажом ниже, его мысли бьют в голову, как молния в громоотвод, ни разу еще не промахнулись мимо. Свет солнца бессмыслен и отвратителен. А если глаза закрыть – он пропадет?



Переход – это буква «П» в поперечнике – длинная кишка, поддерживаемая двумя колоннами, под решеткой провал, голова кружится, хоть и невысоко. Под ногами чавкают лужи. С потолка капает вода. За его спиной она превращается в пар и улетает прочь, вместе с лучами восхода. До Тсубасы – как до конца жизни.

Тсубаса живет далеко. Она любит висящие в воздухе дороги и винтовые лестницы, пусть они отваливаются и медленно падают вниз, вертясь в воздухе, ни дать ни взять – подхваченый воздухом упавший осенний лист – что с того?

Слишком много мыслей.

Слишком много глупых ненужных чужих мыслей в голове, тай делах, аркт ал шаон тай делах.

Если запустить когти в глазницы и выдрать глаза прочь, будет легче в сотню раз. Станет больно и темно.

Но потом вырастут новые глаза.



По дороге к Тсубасе шлюз. Рядом со шлюзом – записка. По пунктам – повернуть рукоять, отодвинуть дверь вверх – там внизу длинная погнутая скоба – видишь? Для таких как ты, хватай да дергай.

И обязательно, обязательно, андерлайн, три восклицательных знака, обязательно проверить серебряные часы.

Красные цифры. Красные слова: «Спутник ушел».

Сорок четыре секунды, пока эта дрянь висит на орбите за кучей мусора, сто пятьдесят шагов по прямому отрезку, сто пятьдесят же с гулькиным хреном метров. Если двигаться быстрее – меньше. Если нет – на нет и суда нет.

Тень. Четыре трубы, сплетенные в сложный хитрозаковыристый узел, а под ними черный провал, большая темная дыра Улья.

Двенадцать секунд. Спутник ушел. Теперь ждать полчаса. Тридцать минут двадцать одну секунду. Минус те двеннадцать, что остались от предыдущего забега. Лужи на балке уже высохли.



Двадцать девять минут. Мысли тянутся киселем. Они не в голове, они летают воокруг головы, по сложным орбитам, тяжелые и глупые мысли ниже, грузлыми бегемотами, легкие и яркие – высоко, стайка сигнальных ракет – протяни руку да хватай.

«МДМА седативных групп» - это мысль Тсубасы. «Пальцы пахнут дымом» - это мысль Гексограмона.



Мысли размазаны. Почему размазаны? А ты видел электронные облака у атомов? Так же и тут.



Двадцать одна минута. Улей похож на лес из башенных кранов. Вы жили на башенных кранах? Ветер продувает их насквозь, чем выше стоишь, тем сильнее его чувствуешь. Пусть внизу не шелохнется и травинки, здесь, в мире балок и перекрытий, маслянистых тросов и болтов в черной заводской смазке, он превращается в бурю.



Пятнадцать минут. Прошла половина. Из ушей хлещет кровь. Балки дрожат под ногами.



Девять минут. Пять. Три. Одна. Он срывается с места и бежит по балке. Закрывает за собой дверь. Пытается отдышаться. За дверью слышно, как дрожат опоры.

Если они с Тсубасой и Гексограмоном будут вышагивать в ногу – улей развалится или нет?



Он проходит по длинному коридору. За стенкой со скрипом вращается чертова уйма вентиляторов.

В воздухе летают маленькие пылинки, они блестят в тусклом свете ламп. Решетки гремят под ногами.

- Все делают кое-как – говорит Шатун мрачно и стучится в дверь перед собой.

- Я могу войти? – говорит он уже громче.

Никто не отвечает и Шатун толкает дверь.



Комната Тсубасы выглядит по спартански. Постельное белье аккуратно постелено на полу, поверх матраса, на стенах два зеленых гобелена, сама хозяйка за столом что-то рисует. Над ней, на всю стену – огромный чертеж коленно-передаточного сочленения, аккуратно прицепленый кнопками к черной доске.

- Ты неправильно выбрала квалитеты точности – говорит Шатун.

- А? – спрашивает Тсубаса недоуменно. В ее глазах пустота, мыслями она где-то далеко.

- Я говорю, ты неправильно выбрала квалитеты точности – повторяет Шатун и показывает пальцем на чертеж. – Вал разломает паз за два дня.

- Ааа… - говорит Тсубаса так же недоуменно и кивает головой.

- Ты сделала? – спрашивает Шатун – То, о чем я тебя просил?

Тсубаса кивает и щелкает тумблером.

- Не беспокойся, - говорит она, - там ошибок не будет.



Маленькие прямоугольные окна под потолком закрываются. Пол клацает и в нем появляется темная линия. Она разбивает его на три части – одну большую слева, другую такую же справа и маленький круг в середине.



Тсубаса отрывается от рисунка, комкает его и прячет в карман. Она встает из за стола, идет в центр комнаты и становится рядом с Шатуном.

- Все никак не дойдут руки сделать лестницу. – говорит она виновато ( больше красуясь, - думает Шатун )

Круг в полу дергается и начинает опускается вниз, сам пол комнаты смыкается над их головой с легким лязгом.

Включается освещение.

Теперь Шатун может как следует разглядеть лабораторию Тсубасы.

- На свет реагирует? – спрашивает он ее.

Та кивает.

- У меня просто, рубильником – говорит Шатун и оглядывается.



Вдоль стен лаборатории на длинных крюках подвешены туши животных, они накрыты кусками полиэтилена, а под самими тушами аккуратные решетки для стока крови.

У каких-то тел не хватает задних лап, у каких-то – передних. Есть здесь звери и без голов, которые почему-то время от времени дергаются и раскачивают длинные цепи.

Из культей торчат провода, связанные черными хомутиками. Провода уходят к потолку. Кажется, что тела животных поросли этими проводами, словно лианами-паразитами.



В середине лаборатории, на большом стенде подвешены доспехи. Их поверхность темная и матовая.

На кирасе нарисована большая золотая шестеренка. Грудь покрыта черной, плохо тонированной сеткой, под которой мелькают лопасти.

Шею закрывает большой ворот, там, где должен находиться кадык – блестящая полусфера.



Тсубаса касается этого места, и поверхность полусферы раскрывается как диафрагма.

- Она живая – говорит Тсубаса – умеет дышать, думать, чувствовать боль. Мне пришлось вырвать свое сердце, чтобы запустить ее.

- Мне нравится цвет – говорит Шатун. – Не черный и не синий.

- Цвет воронова крыла – улыбается Тсубаса.

Внутри сферы пульсирует яркий свет. Маленькая шаровая молния – вот что он напоминает Шатуну.

Тсубаса опускает руку в карман, достает сигарету и прикуривает от пламени.

- У Гексограмона набралась – фыркает Шатун.

- Я не видела его двадцать дней – говорит Тсубаса. – между прочим, по твоей милости.



Шатун водит рукой по доспехам. Он пленен.



Тсубаса вытаскивает из-под стенда ящик. Она откидывает черные скобы, поднимает тяжелую крышку. Под ней – меч, завернутый в моток бархата.



Она вытаскивает его, поморщившись, заметно, что ей тяжело.

- Двеннадцать килограм чистой стали – говорит она.

- Сталь – говоно – заявляет Шатун. – она портится. И кислота ее ест.

Его внимание привлекает обратная сторона меча. Она похожа на печатную плату. Она усеяна кучей черных микросхем, и резисторов. Ее рисунок напоминает персидские ковры – красиво и вызывает ассоциации с кучей вещей – но ни с чем конкретным одновременно.

- Дачтотыговоришь? – передразнивает его Тсубасу. – Не хочешь – не бери. Пшел вон.

- Дай – говорит Шатун и протягивает руку.

- Не так быстро – Тсубаса прячет меч за спину и пятерня Шатуна хватает только пустой воздух.

- Что еще? – лицо ребенка, у которого отобрали любимую игрушку.

- Твое сердце, балбес. – говорит Тсубаса. – без него это просто кусок железа.

- Мое? – переспрашивает Шатун.

- Не мое же. Ты думаешь, у меня их два? Или целая куча?



Тсубаса сует уже потухшую сигарету в доспехи. На конце самокрутки снова загорается огонек.



- Это больно? – спрашивает Шатун.

- Неа, щикотно – язвительно отвечает Тсубаса.

Она срывает покрывало со стола в углу, сбрасывает с него чей-то трупик и разгребает мотки проводов. Шатун грустно следит за ее движениями.

Зеленый зверь опускает над столом яркую круглую лампу. Рядом, на длинных и кривых кронштейнах повисают причудливые инструменты – скальпели, иглы и циркулярные пилы – маленькие орудия пыток маленькой Тсубасы. Они все покрыты спекшейся кровью – все до единого.

- Бойня какая-то – жалуется Шатун. – Ты экономишь спирт? У меня в ангаре целый бассейн этого спирта, весь улей в нем можно..

- Заткнись и ложись – говорит Тсубаса.

Красный зверь послушно ложится.

Зеленый зверь срывает с него майку.



Грудь Шатуна покрыта шрамами. На предплечьях растет рыжая шерсть. Тсубаса проводит по ней ладонью и хихикает.

- Как шелк – говорит она.

- Прекрати – Шатун нервно дергается – мне щекотно.

- Если ты весь был бы рыжим – говорит Тсубаса – то не казался бы таким уродом.

Откройте рот, скажите «Ааа».

Шатун ошалело открывает рот – и вовремя. В его грудь впивается игла.

- Ааааа! – орет он во весь голос и пытается подняться – но безуспешно. Ноги и руки уже пристегнуты к столу кожаными ремнями.

Игла вспарывает кожу и плоть. Тсубаса со скучающим видом разбивает ему грудную клетку – ударом кулака.

Ребра трещат, но отказываются ломаться.

- Много кальция кушаешь, кости хорошие – говорит Тсубаса и бьет еще раз.

Шатун продолжает кричать.

Тсубаса опускает в его грудь руку и вырывает красный комок – камеры и предсердия продолжают сокращаться, остатки крови струятся из разорваных артерий.

- Вот и все – говорит Тсубаса – а мы боялись.



Шатун растерянно провожает глазами свое сердце.

Тсубаса держит меч на вытянутой руке и смотрит на него. В гарде меча, там, где рукоять преходит в лезвие – пятиугольная дырка.

Тсубаса пыхтит и засовывает сердце в дырку.

- Моя грудь, дура! Моя грудь – кричит Шатун и все пытается подняться.

- До свадьбы заживет – бросает Тсубаса, не оборачиваясь. Сердце отказывается залезать в меч.

- Надо напильником подточить – бурчит Зеленый зверь.

Шатун потрясенно разглядывает дырку в своем теле – потом руку Тсубасы – потом снова дырку, словно не зная, чему удивляться больше.



- Готово – говорит Тсубаса. – Немного неаккуратно, но нам за красотой гоняться и не надо. Ни к чему это.

Она делает пару взмахов мечом, прислушиваясь к тому, как свистит воздух.

Из печатной платы на мече летят искры и устилают пол.



- Знаешь ли ты – говорит Тсубаса, - сколько трудов мне стоило спаять для тебя все это барахло?

Травить плату в кислоте – потом окажется, что неправильные контакты – снова травить плату. И каждый раз прессовать блядский текстолит – говорит Тсубаса. - Но разве красный ублюдок вроде тебя это оценит?

Тебя интересует собственная шкура – и больше ничего.



Она перерубает мечом одну из подвешеных туш. Нижняя часть шлепается на пол.

Срез идеально гладкий.



- Работает – говорит Тсубаса. – Хотя я лично недовольна нагрузкой на входе – может сгореть в любой момент.



Шатун воет как раненая гиена.



- Ладно, оставим и так – милосердно заканчивает Тсубаса и откладывает меч в сторону. – Теперь о главном.

Ты можешь помолчать хоть минуту, у меня от тебя болит голова!



Шатун воет на полтона тише.



- Ты получишь все это. Без вопросов – продолжает Тсубаса. – но ты должен сдержать свое обещание.

- Мы уже говорили об этом! – кричит Шатун со стола.

- Убьешь меня. – говорит Тсубаса. – Теперь, когда у меня больше нет сердца, я смертна.

- Сделай это сама – рычит Шатун, - нечего меня ввязывать.

- Я пробовала – грустно говорит Тсубаса – не получается.

- Попроси Гексограмона.

- Он откажется.

- Я тоже не буду.

- Ну и мудак – бросает Тсубаса с неожинанной злостью в голосе. – Два сопливых слабака на мою голову.



Они молчат. Слышно, как где-то тикают часы.



Несет гарью. Этот запах всегда опережает его на несколько шагов.

Он прыгает сверху, не дождавшись, когда спустится лифт.

От него пахнет гарью и голодом, обычным желанием пожрать.

От его шагов дрожит пол.

- Дай сигарету, будь так добра – говорит он.

Тсубаса протягивает ему свой окурок.



В клубах дыма Гексограмон – злой дух, призрак-сигаретного-тумана. Его глаза – два синих прожектора.

Но когда дым рассеется, он станет тем, кто он есть – унылая и костлявая фигура в кожаной куртке.



- Генерал – говорит он – два дня назад я видел Желтого зверя.

- Это новость, даа – говорит Шатун с койки, - я ее тоже видел пару раз.

- Заткнись и слушай – говорит Тсубаса.

Гексограмон присасывается к окурку.



Он идет по корридору. Его поступь ломает пол. Трубы гнутся под его ногами, плиты складываются как карточный домик.

Стены в крови. Кровь сочится из щелей в полу и течет вверх. Она не засыхает никогда.

Кровь в его голове. В его мире на небе багровые облака, а ноги утопают в багровом пламени.

Мой мир – мои правила.



Этот коридор пуст – только он один-на-один с кровоточащими стенами.

И когда загорается свет, он хочет закричать. У дверного проема притаился враг. Его тень упирается в потолок, она огромна как космос, ее лапы охватывают дверной проем и хотят сломать дверной косяк как тонкую спичку.

Гексограмон делает шаг.

Свет из за угла бьет нестерпимо яркий. Виден краешек чего-то черного, покрытого густой шерстью.

Синий зверь щурится.



Плюшевый медвежонок. Идиотская игрушка. Но внутри пуговицы-глаза, кое как пришитого к медведю, пляшут безумные искорки.

Их не видно. Для того, чтобы знать необязательно видеть, Гексограмон знает эту простую истину лучше всех. Ты не видишь, не слышишь, не чувствуешь запаха. Но они есть – кровь на стенах и огонь в глазах кусочка плюша.



Гексограмон делает еще один шаг.

Медвежонка держит детская рука.

- Ей не нужны отчеты – произносит детский голос, старательно

выговаривая слова – так разговаривают иностранцы, которых выдают не акцент и не ошибки произношения, а неуловимая неестественность в речи.

- Ей нужно ровно одно слово – да или нет - говорит второй голос.

Он обычен, услышав такой, забудешь его сразу.

- Нет – говорит Желтый зверь.

- Опять нет – звучит детский голос – который год все нет да нет.

Она будет очень недовольна.

- Вся третья серия неуправляема – отвечает Желтый зверь – их не получилось ослабить.

- Это уже детали – говорит бесцветный голос. – Детали не важны.



Гексограмон делает еще один маленький шаг.

Теперь он видит их очень хорошо – и высокую женщину в сером плаще, и Желтого зверя Ка и девочку в оранжевой куртке – она прижимает медвежонка к себе, а тот смотрит глазками-пуговицами на Гексограмона – его не обманешь и от него не скроешься.

- Третью серию под нож – говорит женщина в плаще – и начинайте новую.

Они гасят свет и уходят по коридору. Под их ногами скрипит зола.

А может быть, зубы Синего зверя.



- Это надо обдумать – говорит Гексограмон. – И… Тсубаса, на твоем месте я перевязал бы генерала.