Еще про тех же
читать дальше
Зеленый зверь
Тсубаса. Так ее звали. Почему именно Тсубаса?
Гексограммон тоже вот спрашивал.
- Меня зовут… – протянул Шатун (тогда он еще не был Шатуном) – не знаю, как меня зовут. Я красный зверь, хаха.
- Ты дурак – сказал Синий зверь.
- Ты то сам кто? – спросил Красный зверь с обидой.
- Он Гексаграммон – сказала Тсубасу. – А я Тсубасу.
После этого они ломали голову много лет – откуда взялись такие странные имена?
- «Мне просто пришло это в голову» - сказала она.
Тсубасу знала.
Это было главным ответом. Тсубасу знала.
Она знала много чего.
Желтый зверь тоже знала много чего. Но знали они по разному – и каждая свое.
Желтый зверь знала вещи простые и наглядные, причем давно – например, как чинить флюгер, или как работает реактор глубоко внизу, который кипятит воду и не дает песку засосать в себя улей.
Тсубаса знала непонятные слова и идеи. Например, она знала что такое «кинематика».
Шатун выдал ей на эту чертову кинематику весь свой бумажный запас, не спросив ни слова.
Тсубаса знает. То, что знает Тсубаса – это святое.
Каждое утро начиналось с головной боли. Боль приносило солнце. Когда оно светило в глаза, боль пробуждалась, выползала из глубин головы и забиралась в правый висок. Там она ритмично била – тук-тук-тук-тук – в унисон биениям сердца.
Иногда хотелось, чтобы сердце остановилось – или билось совсем медленно, незаметно. Тогда боль тоже будет бить незаметно.
Можно будет притвориться, что ее нет совсем.
Когда боль уже не давала заснуть, Тсубаса открывала глаза и вставала с кровати. Вдыхала сухой терпкий воздух и заходилась в долгом кашле. Если кашля не было, то это было добрым признаком. Это означало, как правило, что в груди не будет жечь, и что боль в голове уйдет к полудню, и с глаз наконец спадет кроваво-красная пелена.
Но чаще всего кашель начинался и не заканчивался до ночи.
Тогда Тсубасу ни с кем не разговаривала, а просто сидела в тени. Гексаграмон приносил ей поесть, а Шатун пытался тормошить и о чем-то говорил, но она пропускала его слова мимо уха. Голова была тяжелая. В ней не было ни одной мысли, даже самой завалящей.
Шатун обижался и уходил.
Кроме простыней серафима привезла ей теплое одеяло – чтобы не знобило ночью. Месяц начинался холодный.
Два холодных месяца подряд, и нельзя будет выходить наружу, и Желтый зверь снова закроет эстакаду листами железа.
Во всем улье будет темно и уныло. А Шатун начнет прятаться в своем ангаре и возиться с железками. А мох на улье вымерзет и станет из черного совсем белым, и почти не будет гореть. И вкус у него будет мерзкий, как будто наелся песка. Гексаграмон поскучнеет и будет задирать Шатуна. Шатун будет драть Гексограмона когтями. Оба получат от Серафимы.
А дни будут тянуться долго, медленно, и ни конца им ни края.
Красный зверь
Снег выпал ночью, пока он спал. Что ему снилось, он не помнил, но кровать была смята и подушка валялась на полу. Бегал он во сне что ли?
Шатун протер глаза, сполз на пол и попытался отжаться на указательных пальцах. На третьем разе он вывихнул правый, громко зашипел и стал трясти им в воздухе.
Из окна потянуло воздухом и он удивился, насколько воздух стал холодным.
За решеткой жалюзи был виден берег и длинный пирс. Вода, обычно черная и непроницаемая, блестела как стекло. Немного грязное стекло, это да.
Шатун открыл воду в раковине и снова удивился, какая холодная вода. Надо было сказать Желтому зверю, чтобы он проверил реактор. Проверила.
Кто придумал называть зверей по разному? ( Да-да, Тсубаса, кто же еще. ) Но зачем это было надо? Теперь приходится путаться, и ни в коем случае не называть Желтого зверя «твердолобым фанатиком», а Зеленого зверя «флегматичным эгоистом». Обидятся обе и не будут разговаривать неделю.
Пол на эстакаде непривычно колол пятки. Сквозь дыры в обшивке тянулись лучи света и в них еле заметно мерцали какие-то маленькие пятна. На пыль не было похоже и Шатун мрачно хмыкнул.
Посреди эстакады стояла раскладушка и на ней дрых Желтый зверь. Красный зверь осторожно перелез через него. Этого буди хоть до обеда, все равно будет спать, даже ухом не поведет.
Шатун повернул на двери вентиль и дернул на себя. В лицо ему дунул ледяной ветер и ударил яркий свет.
Желтый зверь приоткрыл правый глаз, повращал зрачком, сказал что-то похожее на «Вашу мать» и почти тут же закрыл его.
Снег покрывал песчаную полосу тонким слоем, местами подтаял и превратился в прозрачную корочку льда. Шатун перепрыгивал с ноги на ногу, нюхал снег и лизал его, довольно жмурясь.
Потом стал жрать и жрал до тех пор, пока не заболело горло.
- Ты неисправим – сказал Синий зверь.
- Это снег – поспешил поделиться радостной новостью Шатун.
- Вижу, что снег – сказал Гексограмон. Он держал в руках сигарету.
- Мои расчеты – сказал Шатун с отчаянием в голосе – сколько раз я говорил тебе, наглый ублюдок, чтобы ты не брал мои рассчеты.
- У тебя не было чистой бумаги – сказал Гексограмон.
- Ты мог бы попросить у Серафимы – сказал Шатун.
- У Серафимы снега зимой не допросишься. Кстати, хорошая шутка. Злободневная. Не находишь?
- Я думаю, что убью тебя – сказал Шатун.
Они сцепились, покатились по берегу, целясь зубами друг другу в горло, потом обессилевшие упали рядом и долго смеялись.
- Красивое небо – сказал Шатун
- Что в нем красивого? – спросил Гексаграмон.
- Не знаю. Оно чистое и синее. Это красиво.
Гексограмон посмотрел вверх и задумался.
Мелкор
Мелкор ехал в пустом вагоне к институту хронофизики. В его руках была карта коммуникаций метров пять на восемь, испещренная цветными линиями. Гиганская паутина линий раздваивалась, растраивалась, пересекала друг друга и снова сливалась в одну. Все эти линии сходились в центре, в одну жирную красную точку.
Все дороги ведут в институт. Слава конструктору, великому и созидающему, ххы.
Неоновые лампы то на пару секунд гасли, то ярко загорались. Говорят, если лампы мигают, рядом звери. Они распространяют какие – то волны, от которых сбоит электроника. Но херня это все, просто проводка дохлая, здесь проводов двадцать тысяч километров и не менялись они никогда. При конструкторе Китане и при конструкторе Милене, и при конструкторе Акире, и при еще каком-то конструкторе, который возвел дурацкий купол, и при конструкторе до этого конструктора, когда не то что куполом не пахло – еще института в проекте не было.
Поезд остановился на какой-то станции с синей ветки. До конечной еще часа три. Два кетры из техслужбы разбирали лестницу супенька за ступенькой и вытаскивали из под них охапку проводов. Опять труба протекла.
Ленивые твари, сколько не читай им правила, никогда не следят за теплотрассой. Пьют холодную воду и думают, что она появляется по волшебству. А про то, что кулиант должен идти непрерывно, почему-то забывают. Прекратится подача кулианта и весь барьер взлетит на воздух. Не сразу, конечно. Сперва у конструктора на одном из огромных экранов загорится красная точка. Это будет означать, что какой – то из сегментов, маленькая шестигранная сота, перегревается. Этот сегмент спалит все воокруг, начиная с нерадивых техников и кончая соседними сегментами. Сегмент за сегментом будут выходить из строя, пока лавина не накроет весь купол. И тогда город превратится в горячий ад. Ненадолго конечно. Когда купол выгорит, от холодного воздуха все сверху промерзнет и превратится в заснеженые руины. И все из-за одного идиота, который не следил за показаниями приборов.
Поезд дернулся и начал набирать скорость. Китана говорила, что раньше по этой ветке можно было ехать еще много и много дней. Она была такая длинная, что дотягивала до института телепортации. Но что-то у них случилось тогда и планета из теплой и сухой стала сразу холодной и влажной.
Институт хронофизики пришлось на скорую руку защищать, а длинную ветку завалить подземным взрывом. Карту сократили втрое. А что стало с институтом телепортации, уже не знает никто. Истребители до него не долетят, не хватит топлива. А кроме как по воздуху до него не добраться.
«Станция 3с» загорелось на табло. Двери с лязгом разъехались в стороны.
- Вот ты где – сказал Солкор, входя в вагон. – я тебя с утра ищу.
- Что меня искать? – мрачно спросил Мелкор.
-
Солкор потряс своей длинной белой гривой. Он вытащил из за плеча обрезок меча и начал вертеть им в воздухе.
- Я тебя по делу ищу – сказал он.
- Дай угадаю – сказал Мелкор – я снова понадобился нашей Китане.
- Конструктор рвет и мечет – сказал Солкор. – Наш разведчик пропал на Катаре.
- Страсти то какие – сказал Мелкор равнодушно – что ж я теперь с ним сделаю. Из воздуха его рожу?
Двери лязгунули, распахнулись и через несколько секунд снова закрылись.
Солкор выронил меч и тот запрыгал по полу вагона, закатившись под сиденья.
- Утеря оружия кетрой позорна равно как и потеря лица – сказал Мелкор. Солкор промычал что-то невнятное.
читать дальше
Зеленый зверь
Тсубаса. Так ее звали. Почему именно Тсубаса?
Гексограммон тоже вот спрашивал.
- Меня зовут… – протянул Шатун (тогда он еще не был Шатуном) – не знаю, как меня зовут. Я красный зверь, хаха.
- Ты дурак – сказал Синий зверь.
- Ты то сам кто? – спросил Красный зверь с обидой.
- Он Гексаграммон – сказала Тсубасу. – А я Тсубасу.
После этого они ломали голову много лет – откуда взялись такие странные имена?
- «Мне просто пришло это в голову» - сказала она.
Тсубасу знала.
Это было главным ответом. Тсубасу знала.
Она знала много чего.
Желтый зверь тоже знала много чего. Но знали они по разному – и каждая свое.
Желтый зверь знала вещи простые и наглядные, причем давно – например, как чинить флюгер, или как работает реактор глубоко внизу, который кипятит воду и не дает песку засосать в себя улей.
Тсубаса знала непонятные слова и идеи. Например, она знала что такое «кинематика».
Шатун выдал ей на эту чертову кинематику весь свой бумажный запас, не спросив ни слова.
Тсубаса знает. То, что знает Тсубаса – это святое.
Каждое утро начиналось с головной боли. Боль приносило солнце. Когда оно светило в глаза, боль пробуждалась, выползала из глубин головы и забиралась в правый висок. Там она ритмично била – тук-тук-тук-тук – в унисон биениям сердца.
Иногда хотелось, чтобы сердце остановилось – или билось совсем медленно, незаметно. Тогда боль тоже будет бить незаметно.
Можно будет притвориться, что ее нет совсем.
Когда боль уже не давала заснуть, Тсубаса открывала глаза и вставала с кровати. Вдыхала сухой терпкий воздух и заходилась в долгом кашле. Если кашля не было, то это было добрым признаком. Это означало, как правило, что в груди не будет жечь, и что боль в голове уйдет к полудню, и с глаз наконец спадет кроваво-красная пелена.
Но чаще всего кашель начинался и не заканчивался до ночи.
Тогда Тсубасу ни с кем не разговаривала, а просто сидела в тени. Гексаграмон приносил ей поесть, а Шатун пытался тормошить и о чем-то говорил, но она пропускала его слова мимо уха. Голова была тяжелая. В ней не было ни одной мысли, даже самой завалящей.
Шатун обижался и уходил.
Кроме простыней серафима привезла ей теплое одеяло – чтобы не знобило ночью. Месяц начинался холодный.
Два холодных месяца подряд, и нельзя будет выходить наружу, и Желтый зверь снова закроет эстакаду листами железа.
Во всем улье будет темно и уныло. А Шатун начнет прятаться в своем ангаре и возиться с железками. А мох на улье вымерзет и станет из черного совсем белым, и почти не будет гореть. И вкус у него будет мерзкий, как будто наелся песка. Гексаграмон поскучнеет и будет задирать Шатуна. Шатун будет драть Гексограмона когтями. Оба получат от Серафимы.
А дни будут тянуться долго, медленно, и ни конца им ни края.
Красный зверь
Снег выпал ночью, пока он спал. Что ему снилось, он не помнил, но кровать была смята и подушка валялась на полу. Бегал он во сне что ли?
Шатун протер глаза, сполз на пол и попытался отжаться на указательных пальцах. На третьем разе он вывихнул правый, громко зашипел и стал трясти им в воздухе.
Из окна потянуло воздухом и он удивился, насколько воздух стал холодным.
За решеткой жалюзи был виден берег и длинный пирс. Вода, обычно черная и непроницаемая, блестела как стекло. Немного грязное стекло, это да.
Шатун открыл воду в раковине и снова удивился, какая холодная вода. Надо было сказать Желтому зверю, чтобы он проверил реактор. Проверила.
Кто придумал называть зверей по разному? ( Да-да, Тсубаса, кто же еще. ) Но зачем это было надо? Теперь приходится путаться, и ни в коем случае не называть Желтого зверя «твердолобым фанатиком», а Зеленого зверя «флегматичным эгоистом». Обидятся обе и не будут разговаривать неделю.
Пол на эстакаде непривычно колол пятки. Сквозь дыры в обшивке тянулись лучи света и в них еле заметно мерцали какие-то маленькие пятна. На пыль не было похоже и Шатун мрачно хмыкнул.
Посреди эстакады стояла раскладушка и на ней дрых Желтый зверь. Красный зверь осторожно перелез через него. Этого буди хоть до обеда, все равно будет спать, даже ухом не поведет.
Шатун повернул на двери вентиль и дернул на себя. В лицо ему дунул ледяной ветер и ударил яркий свет.
Желтый зверь приоткрыл правый глаз, повращал зрачком, сказал что-то похожее на «Вашу мать» и почти тут же закрыл его.
Снег покрывал песчаную полосу тонким слоем, местами подтаял и превратился в прозрачную корочку льда. Шатун перепрыгивал с ноги на ногу, нюхал снег и лизал его, довольно жмурясь.
Потом стал жрать и жрал до тех пор, пока не заболело горло.
- Ты неисправим – сказал Синий зверь.
- Это снег – поспешил поделиться радостной новостью Шатун.
- Вижу, что снег – сказал Гексограмон. Он держал в руках сигарету.
- Мои расчеты – сказал Шатун с отчаянием в голосе – сколько раз я говорил тебе, наглый ублюдок, чтобы ты не брал мои рассчеты.
- У тебя не было чистой бумаги – сказал Гексограмон.
- Ты мог бы попросить у Серафимы – сказал Шатун.
- У Серафимы снега зимой не допросишься. Кстати, хорошая шутка. Злободневная. Не находишь?
- Я думаю, что убью тебя – сказал Шатун.
Они сцепились, покатились по берегу, целясь зубами друг другу в горло, потом обессилевшие упали рядом и долго смеялись.
- Красивое небо – сказал Шатун
- Что в нем красивого? – спросил Гексаграмон.
- Не знаю. Оно чистое и синее. Это красиво.
Гексограмон посмотрел вверх и задумался.
Мелкор
Мелкор ехал в пустом вагоне к институту хронофизики. В его руках была карта коммуникаций метров пять на восемь, испещренная цветными линиями. Гиганская паутина линий раздваивалась, растраивалась, пересекала друг друга и снова сливалась в одну. Все эти линии сходились в центре, в одну жирную красную точку.
Все дороги ведут в институт. Слава конструктору, великому и созидающему, ххы.
Неоновые лампы то на пару секунд гасли, то ярко загорались. Говорят, если лампы мигают, рядом звери. Они распространяют какие – то волны, от которых сбоит электроника. Но херня это все, просто проводка дохлая, здесь проводов двадцать тысяч километров и не менялись они никогда. При конструкторе Китане и при конструкторе Милене, и при конструкторе Акире, и при еще каком-то конструкторе, который возвел дурацкий купол, и при конструкторе до этого конструктора, когда не то что куполом не пахло – еще института в проекте не было.
Поезд остановился на какой-то станции с синей ветки. До конечной еще часа три. Два кетры из техслужбы разбирали лестницу супенька за ступенькой и вытаскивали из под них охапку проводов. Опять труба протекла.
Ленивые твари, сколько не читай им правила, никогда не следят за теплотрассой. Пьют холодную воду и думают, что она появляется по волшебству. А про то, что кулиант должен идти непрерывно, почему-то забывают. Прекратится подача кулианта и весь барьер взлетит на воздух. Не сразу, конечно. Сперва у конструктора на одном из огромных экранов загорится красная точка. Это будет означать, что какой – то из сегментов, маленькая шестигранная сота, перегревается. Этот сегмент спалит все воокруг, начиная с нерадивых техников и кончая соседними сегментами. Сегмент за сегментом будут выходить из строя, пока лавина не накроет весь купол. И тогда город превратится в горячий ад. Ненадолго конечно. Когда купол выгорит, от холодного воздуха все сверху промерзнет и превратится в заснеженые руины. И все из-за одного идиота, который не следил за показаниями приборов.
Поезд дернулся и начал набирать скорость. Китана говорила, что раньше по этой ветке можно было ехать еще много и много дней. Она была такая длинная, что дотягивала до института телепортации. Но что-то у них случилось тогда и планета из теплой и сухой стала сразу холодной и влажной.
Институт хронофизики пришлось на скорую руку защищать, а длинную ветку завалить подземным взрывом. Карту сократили втрое. А что стало с институтом телепортации, уже не знает никто. Истребители до него не долетят, не хватит топлива. А кроме как по воздуху до него не добраться.
«Станция 3с» загорелось на табло. Двери с лязгом разъехались в стороны.
- Вот ты где – сказал Солкор, входя в вагон. – я тебя с утра ищу.
- Что меня искать? – мрачно спросил Мелкор.
-
Солкор потряс своей длинной белой гривой. Он вытащил из за плеча обрезок меча и начал вертеть им в воздухе.
- Я тебя по делу ищу – сказал он.
- Дай угадаю – сказал Мелкор – я снова понадобился нашей Китане.
- Конструктор рвет и мечет – сказал Солкор. – Наш разведчик пропал на Катаре.
- Страсти то какие – сказал Мелкор равнодушно – что ж я теперь с ним сделаю. Из воздуха его рожу?
Двери лязгунули, распахнулись и через несколько секунд снова закрылись.
Солкор выронил меч и тот запрыгал по полу вагона, закатившись под сиденья.
- Утеря оружия кетрой позорна равно как и потеря лица – сказал Мелкор. Солкор промычал что-то невнятное.
-
-
09.10.2005 в 03:43-
-
09.10.2005 в 03:48-
-
09.10.2005 в 03:49-
-
09.10.2005 в 03:51Ассоцоциация жесткая, да.
-
-
09.10.2005 в 04:44Но - автору виднее.
-
-
10.10.2005 в 13:36-
-
10.10.2005 в 13:53моя не понимать ваш варворский язык, смайл.
-
-
10.10.2005 в 13:56ну типа "визуальный ряд будет к оному произведению"?
-
-
10.10.2005 в 14:05-
-
10.10.2005 в 15:37-
-
11.10.2005 в 22:47