У них зима подходит к концу.
Было бы неплохо, если бы у нас тоже.
· Декабрь
Синий зверь
- Вчера – сказал Шатун.
Вчера – это он про спутник, наверное – подумал Гексограмон. Вот идиотская была затея, поднимать в небо спутник.
- Планета круглая – обьясняла на пальцах Ка – по всей планете у нас радары. Но чтобы эти радары были связаны между собой, что-то должно ими управлять. Сверху.
- Зачем нам радары? – спросила Тсубасу.
- Если нападут кетры, мы будем обороняться, – сказала Ка.
- Не нападут – сказала Тсубасу.
- Нападут обязательно – сказал Шатун с убеждением – они спят и видят, как нас захватить.
читать дальше
Шатун бегал за Ка как привязаный. Он высчитывал для нее какие-то восходящие траектории, орбиты, критическую массу своих сплавов, а Желтый зверь Ка довольно кивала.
От их разговоров у Гексограмона пухла голова и он уходил к себе наверх.
- Ничего у вас не получится – сказала Тсубаса.
- Почему это? – спросила Ка.
- Вот увидите – сказала Тсубаса.
- Я проверял и перепроверял – сказал Шатун. – Это как камень. Если его кинуть – он упадет на песок по кривой. Но если кинуть очень сильно, то он будет все время лететь и все время падать. В результате он не упадет никогда.
- Упадет - сказала Тсубаса и потерла виски. – Ты даже удивишься, как он быстро упадет.
Запуск назначили на вечер.
Гексограммон нашел его в ангаре, сидящим рядом с горном. Окинув стены взглядом, Синий зверь поразился, сколько хлама натащил Шатун. Он умудрился вместить в маленькую комнату помимо лодки длинные полки с реактивами, стремянку, два верстака и огромную бочку солярки. На верстаке грудой валялись разводные ключи и картонные коробки, полные гаек, над коробками был вбит бесконечный ряд гвоздей, к каждому из которых прицеплен какой-то хитрый инструмент. Были тут и километры чертежей, наспех прилепленые к стене, и метровые напильники, и струбцины всех мастей, и точильный брусок, гигантский, как камень с острова Пасхи, и кувалда с отломанной ручкой, стоящая углу и весящая с тонну. Но главным сокровищем ангара был горн Шатуна, массивный и опутанный кривыми трубами, торчащими со всех сторон тигельной печи, как иголки из ежа, покрытый метровым слоем сажи, весь в выбоинах и дырах.
Середину тигеля закрывала решетчатая дверца. За ней стройными рядами лежали бруски металла, покрытые зеленой окисью.
- Вытяжку – сказал Гексограмон.
Шатун подошел к стене и дернул на щитке рубильником. В горне загудело и сверху начал вращаться большой вентилятор, все быстрее и быстрее. Тускло вспыхнула неоновая лампа.
- Отойди – сказал Гексограмон и отодвинул на тигиле задвижку.
- Почему у тебя все такое ржавое? – спросил он мрачно.
- Сыро тут – сказал Шатун. – Сколько не чищу, все равно вода разьедает.
- Великий металлург – съязвил Гексограмон – смотри и учись.
Он склонился над тигелем и, сделав глубокий вдох, выплюнул струю огня.
На стенах плясали их тени, черные как вода в бездонном колодце, причудливые, изломаные, сплетшиеся воедино и было в их танце что-то манящее, то, что приковывало взгляд и зачаровывало совершенно. Мысли, порывы, все исчезало, уступая место треску пламени и причудливой игре света. И время уже не имело смысла, а секунды летели одна за одной, сливаясь в бесконечный поток, как сливались отблески огня в одно яркое размытое пятно.
А Шатун сидел возле горна, поближе к огню и смотрел перед собой невидящим взглядом, и зрачки его, превратившиеся в две маленькие красные точки, были направлены в чернильную темноту ангара, и ему мерещились в ней непонятные и страшные монстры, готовые броситься и разорвать на части, коварные и несокрушимые, но боящиеся света, прячущиеся от него в ужасе и лишь неясно маячащие там, в темноте. И он готов был в любую минуту броситься куда-нибудь, сломя голову, не разбирая дороги, только бежать, бежать, бежать, прочь от темноты, но Гексограмон был рядом и его вид отрезвлял, заставлял сохранять последние остатки рассудка.
Спутник запускали, тщательно готовясь. Вывалили его на пирс, Гексограмон приварил последние листы металла и простучал их все молотком.
- Зачем было столько морочиться? – спросил он.
- Когда он будет лететь – сказал Шатун, - то будет сильно тереться о воздух и нагреется. И тогда он расплавится, вот почему мы закрыли его листами. Листы выдержат жар.
- Мой огонь они не держат – сказал Гексограмон презрительно.
- Твой огонь – это твой огонь – сказал Шатун.
Спутник рухнул в воду через восемь минут. Они сели в лодку и всю ночь тыкали в воду баграми. Спутник выловили в двадцати километрах от пирса, когда уже совсем стемнело. Желтый зверь шептала под нос проклятья, а Синий зверь нервно курил мерзлый мох.
Январь.
Шатун вышел на пирс и потянулся. Воздух сегодня был особенно чистый, дышалось легко, полной грудью.
Он сел на бортик и подобрал хвост. Месяц назад он побоялся бы вот так сесть. Тогда был сильный холод и его мокрый хвост однажды примерз к железному пирсу намертво. Было ужасно унизительно пытаться оторвать его, сперва слабо, потом посильнее, и уж совсем под конец, ( когда он понял, что так просто не отделаться) – звать на помощь.
Желтый зверь пришла, сперва никак не могла понять, что случилось. Сообразив, она долго хохотала. Гексограмон, которого послали за горячей водой, тоже хохотал, до колик в животе, громко, хватая ртом воздух, потом беззвучно.
Шатун молчал и пытался придумать им все мыслимые и немыслимые кары.
Лед уже потрескался и черная вода выглядывала из под блестящей корки темными прожилками. Снег почти не падал. Только иногда поднимался ветер, набегали тучи и начиналась небольшая пурга. На южном склоне наметало сугробы, а Гексограмон, ругаясь, закрывал свой мох кусками фанеры. Но мох все равно побило холодом.
Неприятности начались с обеда. Сперва долго ныла печать.
Ее никогда не удавалось толком разглядеть. Все звери сходились на том, что рисунок был, и нанесен он был красными чернилами. Желтый зверь Ка видела в нем лицо одного хищного животного с оскаленой пастью и злым тяжелым взглядом, Тсубаса находила на печати только круги, но зато в большом количестве, Гексограмону печать напоминала птицу.
Какую именно – он не сказал. Те, которые живут на крыше – подумал Шатун – такие поганые серые птицы, загадили все. Как полезешь налаживать флюгер, так подскользнешься и рухнешь вниз. Был бы у него хребет – уже сломал бы десять раз.
А в воде отражались чистый лоб и пара угрей.
На эстакаде стояли две странных фигуры. Одна очень высокая, другая – маленькая. Шатуну они были незнакомы. Разглядеть их мешала густая ячеистая сетка. Они скорее напоминали два темных пятна, подернутых рябью.
Фигуры постаяли и ушли в ту часть эстакады, которая еще была закрыта листами жести.
- Около двери – буркнул Шатун. – Звери около двери. Друзья Серафимы? Они едят мясо? Они любят лодки?
Надо найти их вечером. Не убегут.
Может быть они раскажут про дверь на верхнем этаже?
Эта мысль, похоже, всецело заняла Шатуна. Он уставился на эстакаду, совершенно не глядя под ноги.
Лед, по которому он шел, давно закончился, и ноги его теперь касались воды. Они опирались на ровную темную гладь и воокруг них метались маленькие смерчики. Бестелесые водяные змеи тянут свои головы вверх. Эфемерная крона эфемерных джунглей, вырастающих из черной обсидиановой земли.
Прибрежная коса тянулась медленно и медитативно, кончаясь там же, где и начиналась – в какой-то неопределенной точке. Шатун любил берег за то, что по нему можно было ходить вечно. Труба, из которой когда-то давно должны были течь отходы, но это было, похоже, так давно, что она успела полностью погрузиться в песок, пирс, державшийся только на честном слове и одной большой ржавой трубе – каждый день на пару сантиметров ниже, каждый день минус одна зарубка выше песчаной полосы.
Шатун как то пытался посчитать, сколько продержится пирс – вышло полгода. Тогда он прикинул, какой высоты был пирс несколько лет назад – и оказалось что высокий, непозволительно высокий, приходилось бы тогда задирать голову, чтобы смотреть на него.
А десять лет назад? Тогда бы улей был бы просто огромным. Может быть, даже облака закрывали бы его верхушку.
Две птицы, сидевшие на барже, переглянулись и нахохлились. Шатун цыкнул на них. Первая проигнорировала его, вторая захлопала крыльями, но передумала и улетать не стала.
- Кшшш… Кшшш – сказал Шатун. Вторая птица пустила под себя жиденькую коричневую струю.
- Я тебя сейчас сьем – пригрозил Шатун, откровенно соврав. Мясо птиц пахло паленой резиной. Оно застревало в горле где-то посередине и оттуда не хотело никуда уходить – ни в желудок, ни наружу.
- Не надо меня есть – произнес бесцветный голос откуда-то из-за баржи, и Шатун вздрогнул.
Он тут же провалился в воду по пояс и теперь стоял так, растерянно мигая.
- Я не очень хорошо себя чувствую. Ты сьешь меня и подцепишь заразу, а это не то что нам надо, верно?
Голос произносил понятные слова, но с какой-то непривычной интонацией. От этого слова почему-то никак не выстраивались в привычные предложения, а носились в воздухе густым встревоженным косяком.
Неестественно высокие «а» и «о» резали слух.
- Откуда ты? – спросил Шатун. Он барахтался в воде, но она в этот день была вязкой, как смола.
- С севера – сказал голос из-за баржи.
- И что там на севере? - спросил Шатун.
- Там город – сказал голос. – я видела каналы, прорытые в песке и высокие башни, обвитые проводами. Там в воздухе висят обломки мостов, и острые пики антен тысячами уходят в небо.
- Странный город – сказал Шатун, выбравшись наконец на песок. Его правая рука раздавила морскую звезду.
За баржей лежала очень странная тварь. Белые волосы ее волочились по песку. Глаза потухли и вместо них тварь смотрела в небо темными синими дырами. Во рту не было зубов, а торчали четыре блестящих клыка – два сверху и два снизу.
Пахло от твари резко и незнакомо.
- Там никого нет – сказала тварь из-за баржи. Она запнулась и тяжело задышала.
На ее груди расплывалось большое черное пятно, похожее на спрута. Спрут тянул щупальца к шее.
Шатун подошел и взял тварь на руки. Она оказалась на удивление легкой.
Тварь посмотрела Шатуну в глаза, но дернулась как от удара и отвернулась.
- Не нравится? – спросил Красный зверь.
Тварь молчала.
- Что ты там увидела? – спросил Красный зверь.
- Где? – насторожено спросила тварь.
- Во мне – сказал Шатун.
- Плесень и сырость – сказала тварь.
Шатун шел по песку и тот колол ему пятки. Два солнца вошли в зенит и теперь начали припекать. Только ветер был холодным и не давал толком погреться в их свете.
Эстакада пустовала.
- Ты когда-нибудь видела тени, которые потом исчезали? – спросил Шатун у твари.
- Это призраки – ответила тварь. – Ничего особого.
Руки ее болтались в воздухе, в такт шагов зверя.
- Призраки – буркнул Красный зверь себе под нос. – Интересно.
Дверь в улей он открыл пинком ноги. Та дрогнула, отъехала вверх. На головы Шатуна и твари посыпалась ржавая крошка.
- Круглый коридор – сказала тварь, – похоже на нору.
- Это и есть нора – сказал Шатун. – В этой норе живем мы.
Тварь окинула взглядом стены. Их покрывали ажурные решетки. Лампы, утопленные в глубине стен дробились на множество ярких маленьких пятен. Тысячи ячеек – тысячи белых огней.
- Лифт не поедет отсюда – сказал Шатун. – Ему не хватит мощности.
Тварь покосилась на Красного зверя.
- Видишь там лампочки наверху? – спросил Шатун.
- Да – сказала Тварь.
- Строили как в носу ковырялись – сказал Шатун сердито. – Если бы я делал сам, то по другому бы все построил.
Когда горит три – лифт работает. Когда две – он застрянет на третьем или четвертом этаже.
Когда одна – это значит, сука Тсубаса ковырялась в реакторе и подала напряжение в свое крыло. Или сука Ка подала напряжение на верхние этажи.
- А если четыре?
- Тогда сгорит все в мясо – мрачно сказал Шатун.- Только такого не будет. Вот если бы они все на место возвращали, тогда бы лифт взорвался. Только разве ж они вернут? Дыхание задержи.
- А? – спросила тварь и глупо хлопнула глазами.
Но Шатун уже выбил решетку под собой ударом ноги и провалился в глубокую черную дыру.
Они упали в воду. Погрузились полностью. А потом Шатун вынырнул. А тварь начала кашлять.
Черные щупальца уже тянулись к ее горлу, а на лице проступали багровые пятна.
- Никак не могу привыкнуть – сказал Шатун. – Вот если бы я строил – то все сделал как надо.
Тварь молчала. Ее лицо потеряло всякое выражение.
- Потерпи – сказал ей Шатун. – я тебя горячей водой напою, как придем. Только у меня пробки вышибает, как я воду кипячу – просто напасть какая-то. По пять раз подряд выбить может, представляешь?
Тоннель разделялся на две части. Вода одинаково плескалась в двух его ответвлениях, бросая на стены одинаковые белые блики.
- Слева – реактор, справа – холл – буркнул Шатун себе под нос.
Или слева холл, а справа реактор? Здесь же таблички были еще месяц назад. Ну Тсубаса, ну руки оторву…
Тварь сгорела за вечер. Почернела, раздулась, а потом превратилась в маленькую высохшую мумию.
- Дай мне ее, а? – спросила Зеленый зверь Тсубаса. – я ее изучать буду.
Красный зверь вяло отмахнулся – бери мол, не морочь голову.
Он пил кипяток вприкуску.
Света не было во всем северном крыле. Серафима сломала реактор. За пыльным окном падал снег. Две или три снежинки на все небо – а оно было очень большим. Зима агонизировала.
Гексограмон вышел на берег и сплюнул.
Отсюда, сверху, он казался маленькой чертой на песке.
Гесокграмону не нравился холод. Он надоел ему и проел до самого нутра, как едкая и вонючая кислота.
Так кончился январь.
Было бы неплохо, если бы у нас тоже.
· Декабрь
Синий зверь
- Вчера – сказал Шатун.
Вчера – это он про спутник, наверное – подумал Гексограмон. Вот идиотская была затея, поднимать в небо спутник.
- Планета круглая – обьясняла на пальцах Ка – по всей планете у нас радары. Но чтобы эти радары были связаны между собой, что-то должно ими управлять. Сверху.
- Зачем нам радары? – спросила Тсубасу.
- Если нападут кетры, мы будем обороняться, – сказала Ка.
- Не нападут – сказала Тсубасу.
- Нападут обязательно – сказал Шатун с убеждением – они спят и видят, как нас захватить.
читать дальше
Шатун бегал за Ка как привязаный. Он высчитывал для нее какие-то восходящие траектории, орбиты, критическую массу своих сплавов, а Желтый зверь Ка довольно кивала.
От их разговоров у Гексограмона пухла голова и он уходил к себе наверх.
- Ничего у вас не получится – сказала Тсубаса.
- Почему это? – спросила Ка.
- Вот увидите – сказала Тсубаса.
- Я проверял и перепроверял – сказал Шатун. – Это как камень. Если его кинуть – он упадет на песок по кривой. Но если кинуть очень сильно, то он будет все время лететь и все время падать. В результате он не упадет никогда.
- Упадет - сказала Тсубаса и потерла виски. – Ты даже удивишься, как он быстро упадет.
Запуск назначили на вечер.
Гексограммон нашел его в ангаре, сидящим рядом с горном. Окинув стены взглядом, Синий зверь поразился, сколько хлама натащил Шатун. Он умудрился вместить в маленькую комнату помимо лодки длинные полки с реактивами, стремянку, два верстака и огромную бочку солярки. На верстаке грудой валялись разводные ключи и картонные коробки, полные гаек, над коробками был вбит бесконечный ряд гвоздей, к каждому из которых прицеплен какой-то хитрый инструмент. Были тут и километры чертежей, наспех прилепленые к стене, и метровые напильники, и струбцины всех мастей, и точильный брусок, гигантский, как камень с острова Пасхи, и кувалда с отломанной ручкой, стоящая углу и весящая с тонну. Но главным сокровищем ангара был горн Шатуна, массивный и опутанный кривыми трубами, торчащими со всех сторон тигельной печи, как иголки из ежа, покрытый метровым слоем сажи, весь в выбоинах и дырах.
Середину тигеля закрывала решетчатая дверца. За ней стройными рядами лежали бруски металла, покрытые зеленой окисью.
- Вытяжку – сказал Гексограмон.
Шатун подошел к стене и дернул на щитке рубильником. В горне загудело и сверху начал вращаться большой вентилятор, все быстрее и быстрее. Тускло вспыхнула неоновая лампа.
- Отойди – сказал Гексограмон и отодвинул на тигиле задвижку.
- Почему у тебя все такое ржавое? – спросил он мрачно.
- Сыро тут – сказал Шатун. – Сколько не чищу, все равно вода разьедает.
- Великий металлург – съязвил Гексограмон – смотри и учись.
Он склонился над тигелем и, сделав глубокий вдох, выплюнул струю огня.
На стенах плясали их тени, черные как вода в бездонном колодце, причудливые, изломаные, сплетшиеся воедино и было в их танце что-то манящее, то, что приковывало взгляд и зачаровывало совершенно. Мысли, порывы, все исчезало, уступая место треску пламени и причудливой игре света. И время уже не имело смысла, а секунды летели одна за одной, сливаясь в бесконечный поток, как сливались отблески огня в одно яркое размытое пятно.
А Шатун сидел возле горна, поближе к огню и смотрел перед собой невидящим взглядом, и зрачки его, превратившиеся в две маленькие красные точки, были направлены в чернильную темноту ангара, и ему мерещились в ней непонятные и страшные монстры, готовые броситься и разорвать на части, коварные и несокрушимые, но боящиеся света, прячущиеся от него в ужасе и лишь неясно маячащие там, в темноте. И он готов был в любую минуту броситься куда-нибудь, сломя голову, не разбирая дороги, только бежать, бежать, бежать, прочь от темноты, но Гексограмон был рядом и его вид отрезвлял, заставлял сохранять последние остатки рассудка.
Спутник запускали, тщательно готовясь. Вывалили его на пирс, Гексограмон приварил последние листы металла и простучал их все молотком.
- Зачем было столько морочиться? – спросил он.
- Когда он будет лететь – сказал Шатун, - то будет сильно тереться о воздух и нагреется. И тогда он расплавится, вот почему мы закрыли его листами. Листы выдержат жар.
- Мой огонь они не держат – сказал Гексограмон презрительно.
- Твой огонь – это твой огонь – сказал Шатун.
Спутник рухнул в воду через восемь минут. Они сели в лодку и всю ночь тыкали в воду баграми. Спутник выловили в двадцати километрах от пирса, когда уже совсем стемнело. Желтый зверь шептала под нос проклятья, а Синий зверь нервно курил мерзлый мох.
Январь.
Шатун вышел на пирс и потянулся. Воздух сегодня был особенно чистый, дышалось легко, полной грудью.
Он сел на бортик и подобрал хвост. Месяц назад он побоялся бы вот так сесть. Тогда был сильный холод и его мокрый хвост однажды примерз к железному пирсу намертво. Было ужасно унизительно пытаться оторвать его, сперва слабо, потом посильнее, и уж совсем под конец, ( когда он понял, что так просто не отделаться) – звать на помощь.
Желтый зверь пришла, сперва никак не могла понять, что случилось. Сообразив, она долго хохотала. Гексограмон, которого послали за горячей водой, тоже хохотал, до колик в животе, громко, хватая ртом воздух, потом беззвучно.
Шатун молчал и пытался придумать им все мыслимые и немыслимые кары.
Лед уже потрескался и черная вода выглядывала из под блестящей корки темными прожилками. Снег почти не падал. Только иногда поднимался ветер, набегали тучи и начиналась небольшая пурга. На южном склоне наметало сугробы, а Гексограмон, ругаясь, закрывал свой мох кусками фанеры. Но мох все равно побило холодом.
Неприятности начались с обеда. Сперва долго ныла печать.
Ее никогда не удавалось толком разглядеть. Все звери сходились на том, что рисунок был, и нанесен он был красными чернилами. Желтый зверь Ка видела в нем лицо одного хищного животного с оскаленой пастью и злым тяжелым взглядом, Тсубаса находила на печати только круги, но зато в большом количестве, Гексограмону печать напоминала птицу.
Какую именно – он не сказал. Те, которые живут на крыше – подумал Шатун – такие поганые серые птицы, загадили все. Как полезешь налаживать флюгер, так подскользнешься и рухнешь вниз. Был бы у него хребет – уже сломал бы десять раз.
А в воде отражались чистый лоб и пара угрей.
На эстакаде стояли две странных фигуры. Одна очень высокая, другая – маленькая. Шатуну они были незнакомы. Разглядеть их мешала густая ячеистая сетка. Они скорее напоминали два темных пятна, подернутых рябью.
Фигуры постаяли и ушли в ту часть эстакады, которая еще была закрыта листами жести.
- Около двери – буркнул Шатун. – Звери около двери. Друзья Серафимы? Они едят мясо? Они любят лодки?
Надо найти их вечером. Не убегут.
Может быть они раскажут про дверь на верхнем этаже?
Эта мысль, похоже, всецело заняла Шатуна. Он уставился на эстакаду, совершенно не глядя под ноги.
Лед, по которому он шел, давно закончился, и ноги его теперь касались воды. Они опирались на ровную темную гладь и воокруг них метались маленькие смерчики. Бестелесые водяные змеи тянут свои головы вверх. Эфемерная крона эфемерных джунглей, вырастающих из черной обсидиановой земли.
Прибрежная коса тянулась медленно и медитативно, кончаясь там же, где и начиналась – в какой-то неопределенной точке. Шатун любил берег за то, что по нему можно было ходить вечно. Труба, из которой когда-то давно должны были течь отходы, но это было, похоже, так давно, что она успела полностью погрузиться в песок, пирс, державшийся только на честном слове и одной большой ржавой трубе – каждый день на пару сантиметров ниже, каждый день минус одна зарубка выше песчаной полосы.
Шатун как то пытался посчитать, сколько продержится пирс – вышло полгода. Тогда он прикинул, какой высоты был пирс несколько лет назад – и оказалось что высокий, непозволительно высокий, приходилось бы тогда задирать голову, чтобы смотреть на него.
А десять лет назад? Тогда бы улей был бы просто огромным. Может быть, даже облака закрывали бы его верхушку.
Две птицы, сидевшие на барже, переглянулись и нахохлились. Шатун цыкнул на них. Первая проигнорировала его, вторая захлопала крыльями, но передумала и улетать не стала.
- Кшшш… Кшшш – сказал Шатун. Вторая птица пустила под себя жиденькую коричневую струю.
- Я тебя сейчас сьем – пригрозил Шатун, откровенно соврав. Мясо птиц пахло паленой резиной. Оно застревало в горле где-то посередине и оттуда не хотело никуда уходить – ни в желудок, ни наружу.
- Не надо меня есть – произнес бесцветный голос откуда-то из-за баржи, и Шатун вздрогнул.
Он тут же провалился в воду по пояс и теперь стоял так, растерянно мигая.
- Я не очень хорошо себя чувствую. Ты сьешь меня и подцепишь заразу, а это не то что нам надо, верно?
Голос произносил понятные слова, но с какой-то непривычной интонацией. От этого слова почему-то никак не выстраивались в привычные предложения, а носились в воздухе густым встревоженным косяком.
Неестественно высокие «а» и «о» резали слух.
- Откуда ты? – спросил Шатун. Он барахтался в воде, но она в этот день была вязкой, как смола.
- С севера – сказал голос из-за баржи.
- И что там на севере? - спросил Шатун.
- Там город – сказал голос. – я видела каналы, прорытые в песке и высокие башни, обвитые проводами. Там в воздухе висят обломки мостов, и острые пики антен тысячами уходят в небо.
- Странный город – сказал Шатун, выбравшись наконец на песок. Его правая рука раздавила морскую звезду.
За баржей лежала очень странная тварь. Белые волосы ее волочились по песку. Глаза потухли и вместо них тварь смотрела в небо темными синими дырами. Во рту не было зубов, а торчали четыре блестящих клыка – два сверху и два снизу.
Пахло от твари резко и незнакомо.
- Там никого нет – сказала тварь из-за баржи. Она запнулась и тяжело задышала.
На ее груди расплывалось большое черное пятно, похожее на спрута. Спрут тянул щупальца к шее.
Шатун подошел и взял тварь на руки. Она оказалась на удивление легкой.
Тварь посмотрела Шатуну в глаза, но дернулась как от удара и отвернулась.
- Не нравится? – спросил Красный зверь.
Тварь молчала.
- Что ты там увидела? – спросил Красный зверь.
- Где? – насторожено спросила тварь.
- Во мне – сказал Шатун.
- Плесень и сырость – сказала тварь.
Шатун шел по песку и тот колол ему пятки. Два солнца вошли в зенит и теперь начали припекать. Только ветер был холодным и не давал толком погреться в их свете.
Эстакада пустовала.
- Ты когда-нибудь видела тени, которые потом исчезали? – спросил Шатун у твари.
- Это призраки – ответила тварь. – Ничего особого.
Руки ее болтались в воздухе, в такт шагов зверя.
- Призраки – буркнул Красный зверь себе под нос. – Интересно.
Дверь в улей он открыл пинком ноги. Та дрогнула, отъехала вверх. На головы Шатуна и твари посыпалась ржавая крошка.
- Круглый коридор – сказала тварь, – похоже на нору.
- Это и есть нора – сказал Шатун. – В этой норе живем мы.
Тварь окинула взглядом стены. Их покрывали ажурные решетки. Лампы, утопленные в глубине стен дробились на множество ярких маленьких пятен. Тысячи ячеек – тысячи белых огней.
- Лифт не поедет отсюда – сказал Шатун. – Ему не хватит мощности.
Тварь покосилась на Красного зверя.
- Видишь там лампочки наверху? – спросил Шатун.
- Да – сказала Тварь.
- Строили как в носу ковырялись – сказал Шатун сердито. – Если бы я делал сам, то по другому бы все построил.
Когда горит три – лифт работает. Когда две – он застрянет на третьем или четвертом этаже.
Когда одна – это значит, сука Тсубаса ковырялась в реакторе и подала напряжение в свое крыло. Или сука Ка подала напряжение на верхние этажи.
- А если четыре?
- Тогда сгорит все в мясо – мрачно сказал Шатун.- Только такого не будет. Вот если бы они все на место возвращали, тогда бы лифт взорвался. Только разве ж они вернут? Дыхание задержи.
- А? – спросила тварь и глупо хлопнула глазами.
Но Шатун уже выбил решетку под собой ударом ноги и провалился в глубокую черную дыру.
Они упали в воду. Погрузились полностью. А потом Шатун вынырнул. А тварь начала кашлять.
Черные щупальца уже тянулись к ее горлу, а на лице проступали багровые пятна.
- Никак не могу привыкнуть – сказал Шатун. – Вот если бы я строил – то все сделал как надо.
Тварь молчала. Ее лицо потеряло всякое выражение.
- Потерпи – сказал ей Шатун. – я тебя горячей водой напою, как придем. Только у меня пробки вышибает, как я воду кипячу – просто напасть какая-то. По пять раз подряд выбить может, представляешь?
Тоннель разделялся на две части. Вода одинаково плескалась в двух его ответвлениях, бросая на стены одинаковые белые блики.
- Слева – реактор, справа – холл – буркнул Шатун себе под нос.
Или слева холл, а справа реактор? Здесь же таблички были еще месяц назад. Ну Тсубаса, ну руки оторву…
Тварь сгорела за вечер. Почернела, раздулась, а потом превратилась в маленькую высохшую мумию.
- Дай мне ее, а? – спросила Зеленый зверь Тсубаса. – я ее изучать буду.
Красный зверь вяло отмахнулся – бери мол, не морочь голову.
Он пил кипяток вприкуску.
Света не было во всем северном крыле. Серафима сломала реактор. За пыльным окном падал снег. Две или три снежинки на все небо – а оно было очень большим. Зима агонизировала.
Гексограмон вышел на берег и сплюнул.
Отсюда, сверху, он казался маленькой чертой на песке.
Гесокграмону не нравился холод. Он надоел ему и проел до самого нутра, как едкая и вонючая кислота.
Так кончился январь.
-
-
05.11.2005 в 12:37